Толкун-Баба ждала Кариславу в окружении орудий священного своего труда, знаков ее власти. На стене висело одеяние из волчьих шкур, бубны, личины – берестяные и кожаные, и одна из высушенной волчьей морды. С одной стороны от лавки было прислонено помело, с другой стояла долбленая ступа с высоким пестом. Толкун-Баба была уже весьма стара. За последние лет пятнадцать она если и изменилась, то мало, лишь еще сильнее сгорбилась. Карислава хорошо ее знала – когда-то она сама прожила в этой самой избе целых семь лет, – но если бы ее кто попросил рассказать, как выглядит Толкун-Баба, пришла бы в затруднение. Стоило подойти к ней шагов на десять – и ощущение исходившей от нее силы накрывало, будто полотно. Карислава привыкла видеть ее внутреннюю сущность и едва замечала внешние черты. Невысокая от природы, к старости Толкун-Баба еще сильнее ссохлась. Небольшое лицо ее исчертили глубокие морщины, в складке рта с годами появилось что-то жесткое, мужское. Подбородок покрывали довольно длинные седые волоски – старуха выжила из самой своей женской природы и теперь казалась иномирным существом, лишенным даже пола. Таким же жестким был и взгляд серых глаз: под взглядом их люди ежились. В иных землях старшую жрицу Нави называют Железная Баба – вот и здешняя владычица казалась железной внутри. Вся в белом, с белым платом на голове, Толкун-Баба по ощущениям занимала эту довольно просторную избу целиком. Кроме нее, никого и ничего здесь нельзя было заметить. Разве что три женских, безбородых идола в переднем углу, повязанных платами – «бабки»-чуры.

– Будь цела, мать! – Карислава почтительно поклонилась. – Благо тебе буди, что допустила к себе.

– Ждала я тебя! – вопреки своему суровому виду, в обычные дни Толкун-Баба держалась приветливо. – Знала, что придешь. Муж прислал?

– Да. Ты уже и то ведаешь, о чем говорить хочу?

Толкун-Баба кивнула ей на лавку, поставленную углом. В длинной доске виднелись отверстия – сюда вставляли прялочные лопаски, когда осенью и зимой марушки сидели за пряжей. Сейчас будущая кудель еще зеленела в поле, и лопаски ждали своей поры на полках под кровлей.

– А что у вас за тревога? – Карислава вспомнила чернавок с топорами. – На кого вооружились? Неужели руси боитесь? Так их же нет давно. Ушли все вниз по Горине. Если и воротятся, то не теперь. Наши мужи думают, зимой, может.

Толкун-Баба не ответила, лишь немного качнула головой, потом так же слегка кивнула: говори, с чем пришла.

– Ради того я тебя и решилась потревожить. Приговорили мужи лучшие, что, коли отняли боги сына у Благожита, надо другого где-то брать. Некогда ждать, пока Войка мой подрастет и за оружие возьмется. Нам сейчас защитник нужен. Вот и надумали мужи: подыскать жениха для Яры достойного и его наследником объявить. Дед Лукома говорит, обычай древний, нам пригодный. Что скажешь, мати? Яра у тебя уже семь лет – скоро ли ей назад в белый свет выходить?

Лицо Толкун-Бабы оставалось неподвижным, и это смущало Кариславу. Как будто та заранее все знала и уже все решила, а Карислава, что бы теперь ни говорила вдогонку, изменить ничего не может.

– Молодая ты еще, Кариша, а память-то твоя где? – не сразу заговорила Толкун-Баба. – Когда семь лет назад Истима здесь же вот сидел и тебя просил за Благожита отпустить – он что мне обещал?

Карислава вздохнула.

– Что даст внучку старшую взамен тебя, – сама ответила Толкун-Баба. – Стара я, еще один век мне не протянуть, деды зовут. Всякую ночь бабок моих, Истишу и Велечаду, во сне вижу, они меня путем-дорожкой провожают. Идти мне за ними скоро. А взамен меня кто здесь останется?

– Да неужели нет никого – у тебя здесь девять дочерей…

– Девы есть смышленые. Да сера утица не чета белой лебедушке. Яра – старшая дочь старшей дочери старшего сына моего. Для службы нашей она еще пригоднее, чем ты, оттого я и отпустила тебя. Согласилась на промен. А вы и ее теперь назад просите. Не водится так. Оскудеет Навь – и белый свет опустеет.

– Ты хочешь оставить ее здесь… на весь век? – опешила Карислава.

– Ну а кого же? Службу Нави кто справлять будет? Помело свое кому передам? Или все, пожил род Хотимиров, да и полно, незачем больше чадам нарождаться?

– Но она же… дева… не вдова… И она – не священное дитя! – Карислава заговорила смелее. – Она не в Нави родилась. И должна в белом свете свой путь пройти. Женой стать, детей вырастить… своих, а потом уж роду помогать…

– Она не священное дитя. Но пусть родит такое. Тогда отпущу ее.

Толкун-Баба сложила руки на коленях, будто замыкая разговор.

Кариславе немыслимо было спорить с Толкун-Бабой: она выросла в безусловном почтении к своей родной бабке, которая на ее памяти всегда была старшей служительницей Нави. В ее глазах Толкун-Баба была древней и мудрой, как сама земля, ее устами говорили деды и боги. Мать-земля не может ошибаться, ибо видела все, что только может быть. Если она что-то сказала – значит, так оно и есть. Но сейчас речь шла о благополучии всех хотимиричей, пославших сюда Кариславу. И пусть у Толкун-Бабы есть причины отказать в их просьбе, Карислава хотела знать их, дабы было что ответить людям.

– Но Благожиту нужен зять, раз уж сына Навь отняла! – напомнила она. – Кто нас от руси оборонит?

– Не последний нынче день, – строго напомнила Толкун-Баба. – Как родится божеское дитя, у нас счастья прибудет. Возродится в нем вновь пращур наш Хотимир, судьба рода нашего обновится и в новую силу войдет.

– А до тех пор как же?

– Оборонимся. Деды помогут. Не единый был Будим в краю нашем витязь, найдутся и другие.

– Где нам взять этих других? – в отчаянии воскликнула Карислава. – Явятся русы сызнова, нынешней же зимой. Или летом. У них десять земель разных под рукой. Войска наберут, как песка морского. А мы кого им выставим? Зорника, Родимова сына? Стариков? Нам нужен княжич молодой, как месяц ясный, чтоб против Святослава киевского выйти.

Толкун-Баба помолчала.

– А вы вот что… – начала она потом. – Будет у вас защитник. Пусть-ка Благожит гонцов отправит по всем землям с вестью, что дочь выдаст за того витязя, кто будет всех знатнее и удалее. Пусть они сюда собираются, а мы их испытаем. Кого боги счастьем-долей наделили – тот землю нашу от ворога защитит.

– И тому ты Яру отдашь? – Карислава хотела заручиться словом.

– На кого боги укажут, тому я противиться не стану. Не для себя же я ее держу. Весь род Хотимиров на мне, старой. А я не вечна. Надоело старой быть, – Толкун-Баба усмехнулась жестким мужским ртом. – Здесь болит, там болит… Хочу, чтобы поскорее мать сыра земля мои косточки приняла да назад меня молодой отпустила. Ты мое имя людское помнишь, – Толкун-Баба прищурилась и подалась ближе к ней. – Ведаешь его ты одна. Как ворочусь, сызнова дашь мне его.

Карислава невольно содрогнулась. Толкун-Баба была в ее мыслях неразрывно связана со смертью, как зима – со снегами, а лето – с травой. Но что она может стать не орудием, а жертвой Марены, Карислава никогда не думала. Пятнадцать лет назад Карислава застала ее почти такой же, как сейчас, и в ее представлении та была неизменной и вечной, как Сыр-Матер-Дуб.